Майков Аполлон Николаевич [23.5(4.6).1821, Москва — 8(20).3.1897, Петербург]
Поэт. В 1837 г. поступил в Петербургский университет на юридический факультет. Дебютом в печати Майкова является стихотворение «Орел». В 1842 г. вышла первая книга— «Стихотворения Аполлона Майкова» (СПб.). С сентября 1844 г. Майков стал служить помощником библиотекаря Румянцевского музея.
В 1846 г. у В. Г. Белинского Майков познакомился с Достоевским. Дружба с Достоевским установилась на всю жизнь, хотя в конце жизни Достоевского между ним и Майковым был период охлаждения и непонимания. Теснее Майков с Достоевским сошлись в кружке братьев Бекетовых. Во второй половине 1840-х гг., до ареста, Достоевский часто бывал в доме Майковых. С зимы 1847 г. Майков изредка посещал «пятницы» М. В. Петрашевского и кружок С. Ф. Дурова. В 1849 г. Майков был вызван для допроса в Следственную комиссию и отпущен под тайный надзор, который продолжался до 1855 г. Никакого влияния на его судьбу и творчество этот эпизод не имел, однако он имел огромное значение для Достоевского. Именно Майкову Достоевский доверяет тогда секретнейшие сведения о готовившемся государственном перевороте: рассказывает о намерении петрашевцев Н. А. Спешнева, Н. А. Мордвинова, Н. А. Момбелли, П. Н. Филиппова, Н. П. Григорьева, В. А. Милютина и его, — выделиться из кружка М. В. Петрашевского с целью «образовать особое тайное общество с тайной типографией <...> с целью произвести переворот в России».
В 1887 г. А. А. Голенищев-Кутузов записал устный рассказ Майкова о Достоевском и петрашевцах: «Приходит ко мне однажды вечером Достоевский на мою квартиру в дом Аничкова, — приходит в возбужденном состоянии и говорит, что имеет ко мне важное поручение.
— Вы, конечно, понимаете, — говорит он, — что Петрашевский болтун, несерьезный человек и что из его затей никакого толка выйти не может. А потому из его кружка несколько серьезных людей решились выделиться (но тайно и ничего другим не сообщая) и образовать особое тайное общество с тайной типографией, для печатания разных книг и даже журналов, если это будет возможно. В вас мы сомневались, ибо вы слишком самолюбивы... (это Федор-то Михайлович меня упрекал в самолюбии!).
— Как так?
— А вы не признаете авторитетов, вы, например, не соглашаетесь со Спешневым (проповедовавшим фурьеризм).
— Полит<ической> эконом<ией> особенно не интересуюсь. Но, действительно, мне кажется, что Спешнев говорит вздор; но что же из этого?
— Надо для общего дела уметь себя сдерживать. Вот нас семь человек: Спешнев, Мордвинов, Момбелли. Павел Филиппов, Григорьев, Владимир Милютин и я — мы осьмым выбрали вас; хотите ли вы вступить в общество?
— Но с какой целью?
— Конечно, с целью произвести переворот в России. Мы уже имеем типографский станок; его заказывали по частям в разных местах, по рисункам Мордвинова; все готово.
— Я не только не желаю вступить в общество, но и вам советую от него отстать. Какие мы политические деятели? Мы поэты, художники, не практики, и без гроша. Разве мы годимся в революционеры?
Достоевский стал горячо и долго проповедовать, размахивая руками в своей красной рубашке с расстегнутым воротом.
Мы спорили долго, наконец устали и легли спать.
— Ну, что же?
— Да то же самое, что и вчера. Я раньше вас проснулся и думал. Сам не вступлю, и, повторяю, — если есть еще возможность, — бросьте их и уходите.
— Ну, это уж мое дело. А вы знайте. Обо всем вчера <сказанном> знают только семь человек. Вы восьмой — девятого не должно быть!
— Что до того касается, то вот вам моя рука! Буду молчать».
«Дневнике писателя» за 1873 г.: «Нечаевым, вероятно, я бы не мог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы... во дни моей юности».
и ссылки, причем, как справедливо указывает А. С. Долинин, «когда в конце первой половины 60-х годов началось у Достоевского перерождение убеждений, которые постепенно стали принимать славянофильскую окраску, то на этом пути он должен был еще ближе сойтись с Майковым, пережившим ту же эволюцию несколькими годами раньше (в конце 50-х годов)».
Майков подарил Достоевскому сборник своих стихотворений «в знак давней и неизменной дружбы», печатался в журналах «Время» и «Эпоха», был восприемником всех детей Достоевского, неоднократно помогал ему материально, выполнял все его поручения, когда Достоевский с женой А. Г. Достоевской были за границей в 1867–1871 гг. и когда Майков являлся основным корреспондентом Достоевского.
В письме к Майкову от 18 февраля (1 марта) 1868 г. из Женевы Достоевский признается: «Если б Вы знали, друг мой, с каким счастьем я перечитываю по несколько раз каждое письмо Ваше! Если б Вы только знали, какова моя здешняя жизнь и что для меня значит получение письма от Вас!», а далее пишет о самом сокровенном: «Славянство и стремления славянские, должно быть, вызывают у нас целую тьму врагов из русских либералов. Когда-то эти проклятые подонки застарелого и ретроградского выскребутся! Потому что русского либерала нельзя никак считать чем-нибудь иначе, как застарелым и ретроградным. Это — так называемое прежде "образованное общество", сбор всего отрешившегося от России, не понимавшего ее и офранцузившегося — вот что либерал русский, а стало быть, ретроград. Вспомните лучших либералов — вспомните Белинского: разве не враг отечества сознательный, разве не ретроград?».
В ответном письме Майков тоже пишет о самом сокровенном: «Западники индивеют и тихо сердятся. Я одному сказал: ваше несчастие, что вы не знаете своей ни восточной, ни западной границы. Нигилистов отвергаете, т. е. останавливаетесь на пол горе, на склоне, черты нет. Нам же говорите, что вы русские, и смеетесь над нашими идеалами, своих не имея, спрашиваю: где кончается нигилист, где начинается западник? Неизвестно, границы нет. Где кончается ваш руссизм — потому что полноты русских интересов вы не признаете, себя называя однако русскими? — Неизвестно, опять и восточной границы нет. Межеумки, химеры, очень грустные люди, распухшие личности, Господи! Когда-то у нас напишется и введется учебная история, где бы средняя история так была изложена: распространение христианства. Образование новых государств. Центр всей истории — церковь. За сим Фотий и раздел Европы на Восточную и Западную. Борьба их. Азия с татарами и турками помогает Западу. Коварное поведение Запада: помогу, лишь покорись папе. Слабость и падение Востока. Возрождение его с громов полтавских: общеславянское значение Петра и рост России. Колебание весов: мы теперь в периоде самой роковой схватки. Вот программа моя в нескольких чертах. Поймите и дополните. А кстати о Петре: Соловьев нашел и печатает — как он тогда уже решил восточный вопрос и как его понял — как мы с Вами! Жаль только, что он круто бороды брил. Потемкин действовал по его программе. Погодите — и не сердитесь — мы все будем гордиться Петром (и не так как при Николае — не как Кукольник), простив ему кое-что. Но забавно, как в нем ошиблись западники! Грустные люди, опять повторю! "Под бременем познаний и сомнений"!.. До времени состарились они! Да им ли понять Петра — царя выросшего посреди народа, что ни говори. Никто так не повредил [у нас] Петру, как западники».
Лишь во второй половине 1870-х гг., в связи с публикацией «Подростка» в «Отечественных записках» Н. А. Некрасова, между Достоевским и Майковым наступает некоторое охлаждение (В письме к А. Г. Достоевской 12 февраля 1875 г. Достоевский прямо указывал: «Майков встретил меня слишком холодно, так, что я думаю, что он сердится <...>. Да и Майков, когда стал расспрашивать о Некрасове и когда я рассказал комплименты мне Некрасова — сделал грустный вид <...>. Майков несравненно лучше, он подосадует, да и опять сблизится, и все же хороший человек, а не семинарист», особенно после ответа Достоевского на обеде профессоров и литераторов в честь И. С. Тургенева 13 марта 1879 г. на вопрос «кого-то из молодого поколения»: «Зачем только Вы печатаете в "Русском вестнике"? » — «Потому что там денег больше и вернее и вперед дают», причем в тот же день Майков написал Достоевскому письмо, где с горечью спрашивал: «Я ждал, Вы, как независимый, должны были сказать, по сочувствию с Катковым и по уважению к нему, даже по единомыслию во многих из главных пунктов <...>. Вы уклонились, не сказали. Как? из-за денег Вы печатаете у Каткова?».
«вечного врага» И. С. Тургенева, но, возможно, что некоторая неискренность Майкова по отношению к Достоевскому накапливалась давно, так как в конце июня 1879 г. Майков писал своей жене: «... Что же это такое, наконец, что тебе говорила Анна Григорьевна [Достоевская], что ты писать не хочешь? Что муж ее мучителен, в этом нет сомнения, — невозможностью своего характера, — это не новое, грубым проявлением любви, ревности, всяческих требований, смотря по минутной фантазии, — все это не ново. Что же так могло тебя поразить и потрясти? Не могу понять, хотя, признаюсь, часто у меня вопрос рождался, что они оба не по себе, т. е. не в своем уме, и где у них действительность, где фантазия — отличить трудно. Федор Михайлович, например, такие исторические факты приводит иногда, что ясно, что он их разве что видел во сне — например, что Петр Великий сам выкалывал глаза младенцам. Это он говорит или говорил серьезно, может быть, после и забыл. Насчет расточаемого им титула дураков — ключ вот какой: все, что не есть крайний славянофил, тот дурак. Словом, он в своей логике такой же абстракт, как и все головные натуры, как и нигилисты, такой же беспощадный деспот, судящий не по разуму жизни, а в силу отвлеченного понятия. С твоим мнением о "Карамазовых" согласен вполне...».
«Братьях Карамазовых»: «Насчет романа Федора Михайловича и я согласен с тобою. Не знаю, куда все приведет, но пока ни зги впотьмах не видно...». И все же, несмотря на некоторое охлаждение, Майков до конца своих дней высоко отзывался о писательском таланте Достоевского. Например, в письме к сыновьям Владимиру и Аполлону 26 ноября 1892 г. Майков назвал «Братья Карамазовы» «произведением грандиозным» и отмечал, что «Дос<тоевск>ий — писатель с высоким идеалом, отсутствие которого делает нынешнюю литературу— пустынею...», а в письме к Аполлону от 10 июля 1893 г. указывал, что «Достоевский тоже ужасен иногда в изображении язв — но чувствуешь в душе автора высокий идеал, и содрогаясь от сцен, чувствуешь великую, христианскую высоту точки зрения автора. В мерзавцах и злодеях его чувствуешь уклонение от идеала — что чувствуют и эти его мерзавцы. Он мучит, но примиряет — и учит. Золя — талант, выросший на почве грубейшего, одностороннего, не сомневающегося материализма. Достоевского корни — в христианском учении...».
Сохранилось 40 писем Достоевского к Майкову и 44 письма Майкова к Достоевскому.