Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ
Милый друг Юния! Мне кажется, что я еще ни одного письма не начинал иначе, как извинением, что не писал - или вовсе, или давно. Вот и к тебе я должен также извинением начать письмо; впрочем, я знаю, что это почти бесполезно, потому что ты, зная меня, поймешь, отчего я не могу приняться за переписку. После смерти Валериана у нас водворилась такая скука, что мочи нет. Эта смерть унесла с собою, кажется, все, что одушевляло нас всех, что связывало не только весь круг наших знакомых, но даже самих членов семейства. Я до сих пор еще не могу совершенно освоиться с своим положением; не только прошедшее нас связывало с братом, но все будущее созидалось вдвоем, так что один был необходим другому, и всякий план не иначе мог быть осуществлен, как трудами обоих. Но независимо от прошедшего и будущего всякий момент настоящего мы проживали вдвоем: мы были один для другого единственными людьми, которым могли, не краснея и без утайки, поверить задушевные мысли, все шалости, проделки - не говоря уже о более важных вопросах. Всегда приятно говорить о себе; всегда хочется кому-нибудь рассказать, что нас занимает, но много ли у нас таких людей, которые бы заменили нам этих вторых нас самих? Конечно, многие, утратив одного, найдут другого; но для меня такого другого - нет.1 Ты скажешь, что это от излишнего самолюбия, боязни себя унизить, показаться смешным, от неуверенности, как на тебя взглянут, - согласен; пусть это самолюбие, пусть эта подозрительность и недоверчивость и происходят от довольно мелких причин, но от этого мне не легче, et le fait est toujours le meme. {Факт есть факт (франц.).} Бывают иногда такие минуты, что я не знаю, не с ума ли я сошел; мозг горит, грудь надрывается, и все-то скверно, и все-то гадко, а никто даже не подозревает за мной этих минут, даже маменька укоряет меня, что я не любил Валериана и что скоро утешился в своих рассеянностях.2 Хоть на подобные упреки я не даю никакого ответа, но они тяжелым грузом лежат на сердце, и только становится горько, что перед человеком надобно метаться и плакать, чтоб он поверил, что другой человек тоже чувствует, и что мало людей, которые могут понять человека, если он не рисуется перед ними в трагической позе, в роли отчаянного или убитого.
Но, впрочем, все это до тебя не касается, и я только вижу, что мне бы совсем не надобно было приниматься писать тебе. Именно и вышло то, что останавливало меня всякий раз, когда я брал бумагу: я наговорил о себе, и таких вещей, которые обыкновенно кажутся другому вздором. Я, право, в эти немногие месяцы постарел, предоставленный совершенно одному себе, одному вечному молчанию. Вот отчего я всегда ценю доверенность других: потому что сам неспособен питать ее ни к кому, и для меня всегда все равно, что бы обо мне ни думали.
Нет, друг прекрасный, окончу я лучше свою иеремиаду; из нее я вижу, что мне, кроме официальных писем, не годится писать; сделать письмо мое забавным я, пожалуй бы, и мог, но думаю, что оно бы только тебя оскорбило. Не требуй же от меня писем. Прощай, душа моя; надеюсь - до скоро<го> свиданья!
А. Майков.
Сентябрь 30
1847.
Примечания
В Институте русской литературы (ИРЛИ), кроме настоящего письма (16667. CVIIб. 7), есть еще одно письмо Майкова к Ю. Д. Ефремовой, тоже 1847 г. (17014. CVIIIб. 5).
1 Майков Валериан Николаевич (1823--1647), младший брат А. Н. Майкова, умер во время купания от апоплексического удара 15 июля 1847 г. В. Н. Майков - выдающийся литературный критик и публицист 1840-х годов, близкий к кружку М. В. Петрашевского; он принимал ближайшее участие в первом выпуске "Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка"; заведовал критическим отделом "Отечественных записок" после ухода В. Г. Белинского из этого журнала в "Современник". А. Н. Майков и впоследствии неоднократно вспоминал о своем брате. Так, в биографических заметках второй половины 1850-х годов читаем: "Юридический факультет <...> не дал мне почти ничего для того поприща, по которому я пошел потом, так что всем моим гуманическим образованием я более обязан младшему брату моему Валериану, который тоже бросил юридические науки (по выходе из университета), стал заниматься философией, естественной историей и политической экономией и увлек меня за собою. Но у меня плоды этих занятий выразились не в научной форме. Изучение философских систем породило "Три смерти", пьесу, которая писалась долго " (Рукописный отдел Гос. Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ф. 453, оп. 1, No 1, л. 4--4 об.). Эти заметки легли в основу биографии Майкова, напечатанной в "Русском художественном листке" В. Тимма (1858, No 7).
2 Имеется в виду роман Майкова с его будущей женой А. И. Штеммер (1830--1911). В январе 1856 г. Ф. М. Достоевский писал Майкову из Семипалатинска: "Вы пишете мне, помню ли я Анну Ивановну? Но как же забыть. Рад ее и Вашему счастью, оно мне и прежде не было чуждо; помните в 47 году, когда все это начиналось" (Достоевский Ф. М. Письма, т. I. М. --Л., 1928, с. 164). Через много лет после этого сам Майков, касаясь своих связей с Петрашевским, сообщал П. А. Висковатову: "По смерти же брата (1847 летом), глубоко меня потрясшей, да притом тогда же был в самой горячей завязке мой роман с Анной Ивановной, - я был у Петрашевского всего раз, в декабре 1847 г." (Ф. М. Достоевский, Статьи и материалы. Пб., 1922, с. 267).