ВЕСЕННИЙ БРЕД
(М. П. З..... у)
Здорово, милый друг! Я прямо из деревни!
Был три дня на коне, две ночи спал в харчевне,
Устал, измучился, но как я счастлив был,
И как на счет костей я душу освежил!
Уж в почках яблони; жужжат и вьются пчелы;
Уж свежей травкою подернулась земля...
Вчера Егорьев день - какой гурьбой веселой
Деревня выгнала стада свои в поля!
Священник с причетом, крестом и образами
Молебен отслужил пред пестрыми толпами
И, окропив водой, благословил стада -
Основу счастия и сельского труда.
И к морю я забрел: что плещется уклейки!
В бору застиг меня весенний первый гром,
И первым дождиком облитый, как из лейки,
Продрогши, ввечеру согрелся я чайком
В трактире с чухнами, среди большой дороги.
Продумал сколько дум о мире и о боге,
Проверил маши все теории искусств,
Всё перебрал, о чем с тобой мы толковали,
Искали истины - и беспощадно врали!
Поверишь ли, мой друг, что на коне верхом,
Или ворочаясь в ночи на сеновале,
Меж тем как вкруг шумел весь постоялый дом,
Проезжие коней впрягали, отпрягали,
И подле же меня до утренних лучей
Я слышал чавканье коров и лошадей, -
Я, друг мой, нашу всю науку пересоздал!
Ученым и тебе - всем по заслугам воздал!
Я думал: боже мой! Ну, вот, меж тем как я
С душою, раннею весною обновленной,
Так ясно вижу всё, и разум просветленный
Отвагой дышит, полн сердечного огня, -
Ты, в душной комнате, боясь сквозного ветру,
О мире, может быть, систему сочинил...
О, вандал! Ты весну не сердцем ощутил -
Ведь так и с истиной в науке-то у вас!
Вы томы пишете, начнете свой рассказ
С ассириян, мидян и кончите Россией, -
И что ж? Толкуя нам, как думали другие,
Сказали ли хоть раз, как думаете вы?
Ну, что бы подойти к предмету просто, прямо,
Чем споры древних лет поддерживать упрямо
С надменной важностью бессмысленной совы?
О, эрудиция! О, школьные вериги!
Да что за польза нам, что поняли вы книги!
Нет, дайте истины живое слово нам,
Как виделась она старинным мудрецам
Еще блестящая восторгом вдохновенья
И окропленная слезами умиленья!
Она - дитя любви и жизни, - не труда!
Ученость ведь еще не мудрость, господа!
Системы, сшитые логически и строго, -
Хитро созданный храм, в котором нет лишь - бога!
Но, впрочем, вы враги восторга и мечты!
Ручательство за их достоинство и прочность,
И, изучая жизнь, что вам до красоты!
"Всё бред, что пальцами ощупать невозможно!
Нам греки не пример: они учились жить
И мир невидимый старались объяснить;
Мы ценим только то, что твердо, непреложно", -
И в цифрах выразить готовы вы весь мир!..
Что я пойму, когда, описывая пир,
Ты скажешь - столько-то бутылок осушили?
Нет, было ль весело, скажи, и как вы пили?
И в грязном кабаке бутылкам тот же счет,
Что у дворецкого в Перикловом чертоге,
Где пировал Сократ и поучал народ
О благе, красоте и о едином боге.
И много стоит вам и муки и трудов,
Найти у греков счет их сел и городов
Или республик их определить доходы...
О, близкие еще к младенчеству народы!
Ведь о грамматике не думали они,
И эта песнь жива еще по наши дни
И служит нам еще, как ключ в степи, отрадой...
Я каюсь, милый мой, брани меня, ругай,
Иль действием весны на разум объясняй,
Но мысли странные в уме моем рождались,
Представил живо я наш непонятный век,
Всё, что мы видели, чем жили, вдохновлялись
И, как игрушкою наскучив, в быстрый бег
От старого вперед всё дале устремлялись;
Припомнил лица я, и страсти, и слова,
И вопль падения, и клики торжества,
Что вырывалося внезапно, вдохновенно,
Что было жизнию, казалось, всей вселенной,
В чем каждому из нас была и роль, и честь, -
И вдруг подумал я - пройдет столетий шесть,
И кинется на нас ученых вереница!..
Я думал - боже! как их вытянутся лица,
Когда в громаде книг, что наш оставит век,
Ища с трудом у нас Сократов и Сенек,
Сухого дерева раскрошенные ветки!
Увидят кипы книг, истлевшие в пыли,
Где правила ремесл в науки возвели;
Там сочинение, под коим гнется полка -
"О ценности вещей в правленье Святополка".
Увидят, что у нас равно оценены
За остроту ума и реалист, и мистик;
Там цифры мертвые безжизненных статистик,
Романы самые статистикой полны...
Найдут, как тщилися тугие корнесловы
Язык наш подвести под чуждые оковы;
Откроют критиков и важных, и смешных;
Грамматиков - и, ах! несходство между них!
Историков идей, историков событий,
Историков монет, историков открытий...
Но, исчисляя тут познаний наших круг,
Одну припомнил я науку, милый друг,
И так захохотал среди ночного мрака,
Что спавшая в сенях залаяла собака.
Нам мало даже книг, хоть перечесть их мука!
Для нас нужна еще особая наука -
История... чего?.. Да этих самых книг!..
Но мой шутливый смех и грустию сменялся,
И с горем пополам, ей-богу, я смеялся,
Покуда крепкий сон меня не уломал.
Когда ж проснулся я, восток зарей сиял,
Летели облака с зардевшими краями,
Как полчища, пройти пред царскими очами
Готовые на смотр; и несся пар седой
Над сталью озера; земля ночным морозом
Была окреплена с подмерзнувшей травой,
И тонкий лед звенел, дробяся под ногой.
Пора уж двигаться ночевщикам-обозам!
Взъерошенный мужик уж вылез на крыльцо
Расправить холодком горячее лицо
И мрачно чешется... Там мальчуган пузатый
Впросонках поднялся и выскочил из хаты,
И стал как Купидон известный у, ключа...
Пора на рынок в путь ленивому чухонцу...
Телеги тронулись... И мне коня! И в путь!
Куда?.. Куда-нибудь! Да хоть навстречу солнцу!
О, радостная мощь мою подъемлет грудь!
Дыханье так свежо и вылетает паром!
И мысль во мне кипит, светлея и горя,
Как будто глянула и на нее заря,
Пылающая там, по небесам, пожаром!
Как будто кто-то мне таинственно шептал,
Когда вчерашний бред я свой припоминал,
И - "радуйся! вещал, что ты рожден поэтом!
Пускай ученые трудятся над скелетом!
Пусть строят, плотники, науки прочный храм!
Мысль зданья им чужда, - но каждый пусть келейник
Ты ж избран говорить грядущим Племенам
За век, за родину! Тебе пред светом целым
Глаголом праведным и вдохновенно смелым
Их душу возвестить потомству суждено!
В тебе бьет светлый ключ науки вечно новой!
В тебе живая мысль выковывает слово -
Пусть ловят на лету грамматики его:
Оно лишь колыбель созданья твоего!
На чуждый образец его ломаться учат,
Клеймят чужим клеймом и гнут в свое ярмо:
Ты видишь, точно конь он дикий не дается
И в пене ярости и бесится, и бьется,
Но как он вдруг дохнет родных степей разгулом
Под ловким всадником! Как мчится по полям!
Ведь только пыль змеей виется по следам,
И только полнится окрестность звонким гулом!"
1853
Впервые - "Современник", 1854, No 4, с. 139. Печатается по первой публикации. Михаил Парфенович Заблоцкий-Десятовский (ум. 1858) - статистик, близкий приятель Майкова со студенческих лет, постоянный посетитель кружка Майковых в 1840-е годы. В "Современнике" (1854, No 6. Литературный ералаш IV, с. 60-62) была помещена пародия Н. С. (критика Н. Н. Страхова) на это стих., озаглавленная "Ночная заметка". В редакционной преамбуле к ней говорилось, что, хотя она и "опровергает" мысль Майкова, но служит доказательством, что "поэт тронул живую мысль". В пародии были такие строки:
А, книга новая! И в ней "Весенний бред".
Прелестно! Бредит так лишь истинный поэт.
Одобрив картины природы и "стих" Майкова, пародист далее писал:
Беда - заносчивость кичливая ума,
Беда - к умам других неправое презренье.
Не понимаешь ты? скажи: не понял я,
А не кричи тотчас: безумье, заблужденье!
Ругательством пустым, бесчинным и не новым...
Майков, как следует из его неотправленного письма к М. П. Заблоцкому-Десятовскому (декабрь 1855 - январь 1856), считал, что его не поняли: ""Весенний бред" весь взят из жизни; как глупо его растолковывали: гонение на науку! Я-то на науку! нет, никогда! а на клопов, которые заводились в храме науки, - это так" (Ежегодник, 1975, с. 85). Позиция поэта не изменилась и спустя многие годы. К беловому автографу с попыткой позднейшей правки приложена следующая записка: "Перебирая свои старые бумаги, я нашел прилагаемое стихотворение. Оно было напечатано сорок два года назад в Отеч. записках и вызвало тогда сильное негодование серьезной критики, усмотревшей в оном оскорбление достоинства науки. Я не перепечатывал его в собрании своих стихотворений не потому, чтобы поверил критике, уличавшей меня в обскурантизме, а потому что почувствовал сам, что в нем есть прозаические места и рассуждения. Перечтя, однако, его теперь, нахожу, что в нем - в первой и последней его трети чувствуется юношеский жар, свежесть, игривость и даже в общем выдержанность настроения. Если редакция Русского обозрения признает такое мое впечатление справедливым, то не имею ничего против напечатания его на страницах ее журнала. Прим. авт.". В журнал стих., по-видимому, не было отослано: публикация его не обнаружена.